Забывши о горестях мира,
И, в общем, забыв обо всём,
Мы с солнцем подарок пломбира
По-братски съедаем вдвоём.

И сладостна так, и приятна
Холодная масса на вкус.
И капель ванильные пятна –
Большой для пернатых искус.

О чудное жизни блаженство,
Что тает беспечно во рту!
Пленён и мужской род, и женский,
Отдав тебе всю детвору.

Не знаю, а есть на Олимпе
Такой же вот вкусный пломбир?
Не зря же ведь солнце, как вымпел,
Сияет сейчас на весь мир!

Через рощу – до трамвая,
Два пролёта – институт.
Дверь с усильем открывая,
Захожу. Я дома тут.

Вот бесстрастно, с постаментов
Смотрят статуи на всех…
Мимо них бегут студенты
В мастерские – вниз и вверх.

Здесь сошлись азарт с терпеньем –
Мир творений и творцов.
В буднях вехи обретений
Для кистей и для резцов.

Здесь порой вскипают споры.
Мне же, честно, не до них –
Избегая разговоров,
Лучше лепит форму штрих.

Мне привычней спорить делом,
Раз в него я влюблена...
Я ему душой и телом,
Словом, сутью всей верна.

Я пишу по строгим клеткам,
Что стихов ровняют строй,
Равнодушною к разметкам,
Но порывистой рукой
Про весенние обманы,
Что в тиши ночной слышны,
Про осенние туманы,
Что депрессией грешны.
И, послушны мне, стекают
Чувств и мыслей голоса –
То болезненно сникая,
То взмывая в небеса...

Крупных букв бегущий росчерк,
Слов пульсирующих нить –
Вряд ли в жизни этот почерк
Что-то сможет изменить.
Ведь руке моей от Бога
Предназначено дерзать,
Только в клеточках суровых
Чувств порыв – не удержать.
И поэтому мой почерк
Так неровен, некрасив…
Он – мгновений жизни росчерк,
Бытия её курсив.

Неужто зиму пережили,
Хотя она не умерла…
И даже живы старожилы
Её тускнеющего зла.

Но та их власть – уже не эта,
И мягче смотрит ветер норд,
Как ждёт обещанного света
На площадях больной народ.

Да, что-то вдруг переменилось –
И сквозь пургу да холода
Дохнуло мощное светило
Теплом на наши города.

И стали дни чуть-чуть длиннее,
И тьма уже не так страшна – 
Ведь шаг за шагом, всё смелее
Идёт к нам робкая весна.

Не испугается ль сугробов,
Не повернёт на полпути?
Её приход сквозь боль ознобов,
Как хлеб, Господь, благослови.

Придорожная едкая пыль 
превращается в серый покров…
Вот волнуется чуткий ковыль
от моих торопливых шагов.

Я к подсолнуху в гости пришла,
раздирая колючек кусты,
И сама, словно в землю вросла,
услыхав его тихое – Ты...

Я в городе детства своём,
Согретом дыханием южным…
Его потускнел окоём,
Брожу в нём чужой и ненужной.
От улиц отвыкла уже,
Лишь берега абрис понятен.
Стою на незримой меже,
Чей вещий язык мне не внятен...

Я в городе детства своём…
В любимой провинции южной,
Где мой облупившийся дом
Стоит, словно с язвой наружной.
Провинция – славный удел
Для детства, да есть в ней усталость…
И вряд ли я буду у дел,
Коль паруса здесь не досталось.

Я в городе детства своём,
Чья точка на линии южной.
А мысли, о том да о сём,
То спорят, то мечутся дружно.
Но в буднях сего бытия
Друзей моих светятся лица,
И втайне предчувствую я,
Что ждёт меня всё же столица...

Я ступила в сень Арбата.
Летний день над ним завис.
Тень от облака заплатой
Примостилась на карниз.

Фонари скучают явно,
Глядя сверху на зевак.
Вон под аркой так забавно
Строит рожицы чудак.

Как пестрó от ярких платьев,
Как дурманит летa хмель!
Здесь полно моих собратьев,
И у каждого – модель.

Любопытный люд толпится,
Чтобы выведать секрет,
Как же всё-таки родится
На простом листе портрет?

Вон с мороженым палатка
Радость шумной детворы!
Камни старенькой брусчатки
Аж вспотели от жары...

Здесь влюблённые гуляют
И, целуясь на ходу,
Никого не удивляют,
С летом будучи в ладу.

Бродят стайки иностранцев,
Слух пьянит чужая речь.
Новизны протуберанцы
Не спугнуть бы, уберечь...

Смех и говор, и улыбки,
Цокот тонких каблучков
Что-то гложет... Как всё зыбко,
Если смотришь без очков...

Чародей, заклинатель огня,
Здравствуй, щедрый наместник Гефеста!
Как богиню, встречаешь меня
И приветствуешь взглядом и жестом!

С огнедышащим жезлом в руках,
Всё колдуешь хитрó да упорно.
Ты углём и железом пропах,
Укрощая огонь в пасти горна.

Здесь жарища и лютой зимой...
В этой кузнице, мастер опальный,
Ты куёшь для экватора зной
На калёной спине наковальни.

Чтобы сказки сложился узор,  
И чугун превратился бы в чудо,
Твердь металла берёшь на измор,
Распекая кусок его грубый...

Каждый день у огня ты стоишь,
Великан, дел литейных кудесник...
Знать, недаром родился ты рыж,
Олимпийского бога наместник.

Как пронзительна в паузе тишь!
Как значительна скупость движенья…
Сколько тайн ты во взгляде таишь!
Только вздох выдаёт их значенье...

Мы немножко побудем вдвоём
И молчанье доверим друг другу,
И опять попадём в окоём,
И опять нас завертит по кругу…

Как много снега навалило!
В сугроб, что в облако, ступаю.
Вон занесло и облепило
Качелей дремлющую стаю.

Пейзаж исполнен в духе сюра –
Изысканно-благоговейно, –
И седовласой шевелюрой
Зима похожа на Эйнштейна.

А люд в плену замысловатом
Следы впечатывает чётко
В слепящие охапки ваты
И переходит на чечётку.

Но вот троллейбус, он вздыхает –
Он переполнен, как обычно...
И этот штрих всё объясняет –
Реальность поймана с поличным.

Опять зима, и ночи длинны,
А день так робок и несмел.
Опять в обычае старинном
Не краски, а лишь скромный мел.

Пороши первой сделав пробу,
Он неустанно ворожит:
Рисует пышные сугробы,
Штрихами белыми кружит.

И по ночам на мёрзлых окнах
Выводит сказочный узор.
Я не дышу, чтоб не намок он,
Исчезнув, словно мысли вздор...